РАЗБИТЬ ЗЕРКАЛА!
Настроение было ни к черту. Вообще не было никакого настроения, а была какая-то болотная жижа вперемешку с жабьей рвотой, собачьим дерьмом и бомжачьими соплями, и торчали из этого зловония колючки унижения и бессильной злобы, и от этих колючек гнила и расползалась клочьями душа.
Он, споткнувшись о порог, ввалился в прихожую и, выматерившись, бросил на пыльную тумбу трюмо ключи от квартиры. Следом туда же, сбивая будильник и флакон одеколона "Спортклуб", полетел пакет с батоном и пачкой пельменей - традиционным ужином холостяка.
Болотная жижа колыхалась и смердела, ослизлые лохмотья души превращались в ядовитую плесень, отравляющую и убивающую саму себя.
Жизнь была гнусна и беспросветна. Эта самоуверенная скотина, этот скороспелый бизнесмен, в нужный момент удачно вылизавший зад новой власти и круто полезший в гору, ни в грош его не ставил... вернее, ставить-то, может быть, и ставил, но держал за дурака и платил копейки, а львиную долю опускал в свой безразмерный карман. Эта сволочь пахала на нем, имела его во все дырки, рассуждая при этом о приоритете корпоративных интересов... Нахватался словечек, с-сука, тварюга зажравшаяся!
А эта боссова подстилка, секретутка круглозадая... Какое она имеет право так с ним разговаривать, с таким пренебрежением! Чувствует ситуацию, гадина, знает, что он на дыбы не встанет, не покажет себя, не пошлет по известному адресу, где она и так все равно что прописана - не тот характер у него, к сожалению. Точнее, вообще характера никакого нет...
А эти ублюдки у подъезда, подростки-переростки... Вечно стоят, гогочут, все вокруг в плевках и шелухе от семечек. А сделаешь замечание - нарвешься, они ведь, уроды, никого не боятся... Да и не сделает он никогда замечания; единственное, на что способен - прошмыгнутъ мимо, в подъезд, втянув голову в плечи. Ну нет у него характера - и что тут поделать?..
Он раздраженно зашвырнул под трюмо туфли, выпрямился, смерил злобным взглядом свое взъерошенное отражение в зеркале. "Ни хрена не можешь, размазня", - сказал горько, пригладил волосы и, вновь наклонившись, протянул руку к вывалившемуся из пакета батону. Его вдруг качнуло прямо на зеркало, словно где-то там, внутри, заработал мощный пылесос, и голова его врезалась в твердое стекло... Нет, не врезалась... Он упал в зеркало, как падают в дверной проем - если стоять, прислонившись к двери, навалившись на дверь, а ее резко открывают внутрь, - он упал, инстинктивно зажмурившись и не успев даже выставить перед собой руки. Что-то коротко звякнуло, словно колокольчик, мгновенно накрытый подушкой, - а потом ворвались в уши совсем другие громкие звуки, шквал, водопад, сумятица звуков...
Он юлой вертелся на храпящем коне в самой гуще, в водовороте битвы, и вовсю орудовал мечом, и со всех сторон раздавался лязг стали о сталь, и воинственные крики, и стоны умирающих, и конский топот, и глухие удары столкнувшихся друг с другом щитов... Кровавое солнце бычьим безумным глазом пялилось от горизонта на толчею раздающих удары направо и налево конников, доспехи бойцов были залиты кровью, и кони оскальзывались в липких кровавых лужах, приседая на задние ноги, и топтали копытами тех, кто не удержался в седле - хрустели, трещали, как доски, кости упавших, и вдали, над лесом, выжидающе кружили черные птицы...
Оскаленные, перекошенные лица, бороды слиплись от слюны и крови... Едкий запах конского пота, тошнотворный, приторный запах крови, запах смерти...
Он разил наседающих на него со всех сторон латников, уверенно сжимая меч левой рукой, с коротким хаканьем раз за разом погружая клинок в чужую плоть, успевая прикрываться щитом и увертываться от вражеских мечей. Он чувствовал себя в этой кровавой мешанине как рыба в воде, ему нравилось наносить и отражать удары, нравилась эта вакханалия, это буйство, эти липкие потоки, он чувствовал соленый вкус на своих губах, и тело его было сильным и легким, и крепкими были его окровавленные руки, и меч его рубил, рубил, рубил податливые тела врагов. Он упивался безумством, разгулом битвы, он был рожден для нее, и свободно мчался на ее кровавых волнах, ужасный, беспощадный и непобедимый... - и вдруг сильный толчок в спину выбил его из седла.
Он вылетел из зазеркального иномирья, сметая с тумбы трюмо пакет с пельменями, и растянулся на полу прихожей, едва не въехав головой в подставку для обуви.
Из-за двери, с лестничной площадки, донесся топот и гогот - это, прыгая по ступеням, промчалась орда подростков.
Он медленно поднялся с пола, бросил взгляд на свои руки, ожидая увидеть на них кровь - но не было там никакой крови. С опаской шагнул к зеркалу, готовый в любое мгновение отскочить назад, поднял глаза - и встретился взглядом со взглядом отражения.
Обычное знакомое лицо, лицо зауряда - и никаких кровавых следов на этом лице. Обычный человек на фоне зазеркальной входной двери и вешалки.
Но теперь он знал.
- Так вот ты где сидел, мистер Хайд, - медленно произнес он и подмигнул своему отражению.
Отражение синхронно проделало то же самое. Или все-таки была какая-то задержка - в миллионные доли секунды?..
Он чувствовал, что изменился, что теперь его стало больше - не физически, а как-то по-иному - он не знал, какое определение здесь можно подобрать. Какая-то часть словно приросла к нему, воссоединилась с ним, как воссоединялись капли .жидкого металла в голливудском роботе-терминаторе.
Зеркало было не просто стеклом, отражающим реальность. В зазеркалъных пространствах существовали утраченные (или еще не обретенные?) части личности всех живущих на земле - а может быть даже и тех, кто уже покинул этот мир... или еще не воплотился в нем.
Он еще раз, весело и многообещающе, подмигнул отражению, поднял пакет и пошел на кухню варить пельмени.
* * *
Сбить спесь с высокомерного, самоуверенного борова-босса ему удалось с чуть ли не фантастической скоростью и легкостью. "Учти, сволочь, мне терять нечего, - заявил он, нависая над столом, так что побледневший толстяк сжался в кресле. - На мелкие кусочки пошматую, гнида, и никто ничего не докажет". Видимо, что-то необычное, угрожающее уловил босс в его глазах, видимо, понял, что это вовсе не шутки, не напускное. А может быть, заметил, проявившимся глубинным зрением разглядел чужую кровь на руках подчиненного - хотя внешне руки были как руки... Или блеснул на мгновение незримый тяжелый меч в этих руках?..
Условия контракта были пересмотрены, и отныне он мог получать за свой труд столько, сколько действительно заслуживал - если даже не больше.
Секретутка сломалась еще быстрее. Улучив момент, когда босс укатил по делам на своем роскошном ровере, он вошел в приемную, решительно прошагал к конторке и, схватив за руку длинноногую златовласку, буквально вырвал ее из кресла и втолкнул в директорский кабинет. Защелкнув замок, бросил ошеломленную девицу лицом на стол и прорычал: "Если только пискнешь - размозжу башку!" Задрав ей юбку и даже не стянув, а попросту разорвав тонкие ажурные трусики, с разгона вошел, вонзился в нее сзади, резкими ударами, словно гвоздь, вколачивая свой клинок во влажную горячую плоть. Златовласка даже не пыталась сопротивляться, кричать - и он, упиваясь собственной атакой, резко перевернул ее, швырнул на пол и бурно кончил прямо на ее лицо с широко распахнутыми перепуганными глазами.
"Утрись!" - он ногой подвинул к ней остатки трусиков. И ничего -утерлась. И потом не стала поднимать никакого шума - и он был уверен в том, что превратился для нее в господина, повелителя, властного над ее жизнью, а она безропотно приняла статус рабыни...
В тот же день, вечером, дошла очередь и до дебилоподобных подростков. Возвращаясь домой, он не заскочил торопливо в подъезд, как делал это раньше, а, остановившись у дверей и резко повернувшись к плюющейся шайке, ткнул пальцем в грудь самого наглого и мордатого - словно намереваясь пробить тому ребра и продырявить сердце. "Слышь, ты, кусок дерьма, - обратился он к оторопевшему акселерату, - если будешь еще здесь харкать, я эти плевки твоим хлебальником вытру". Обвел взглядом онемевшую шайку и добавил: "И вашими тоже".
И эти волчата, так же, как и босс, и секретутка, каким-то древним, полустертым инстинктом уловили исходящую от него смертельную угрозу. Увидели его - иного, способного на все.
И перенесли свои вечерние сборища у подъезда подальше, на территорию детского сада, обрамленного железобетонными коробками многоэтажек.
* * *
Жизнь его круто изменилась. Появилась в ней некая насыщенность, отточенность, завершенность, словно карандашный рисунок на бумаге превратился в горельеф... нет, в скульптуру, изваянную подлинным мастером. Плоский набросок зауряда преобразился в того, петергофского, Самсона из рекламы пива "Балтика", голыми руками раздирающего пасть льву.
Приходя домой, он победоносно подмигивал отражению - и отражение понимающе подмигивало в ответ.
Он не знал, как идут дела у отражения, там, за зеркалом, - да и не интересовали его эти дела. Он жил собой и для себя - и был доволен этой своей новой жизнью.
...Но все чаще и чаще чудилось ему, что руки его покрыты кровью... чужой кровью...
Он подолгу намыливал их, тер губкой - но странное ощущение не исчезало. Ладони были липкими, ладони были мокрыми, и на всем, к чему они прикасались, оставались кровавые пятна. Он знал, что кроме него, никто не видит этих пятен, но они - были.
Потому что когда он ложился спать, в городе совершались убийства. Жестокие, непонятные убийства, с вырыванием сердца жертвы - в ночном парке, на берегу реки, в кривых окраинных переулках. Он читал газеты, он смотрел телевизор, он слушал разговоры - и знал, что именно его руки творят эти бессмысленные зверства. Творит именно он, хотя, просыпаясь, не помнит об этом.
А руки - помнили.
И где бы он не находился - с рук его постоянно стекала тягучая чужая кровь.
...- Хватит! - сказал он отражению. - Уймись! - но отражение притворилось, что не слышит его.
Кровь капала с его рук, заливая будильник и флакон одеколона "Спортклуб", и зеркальная твердь была испещрена кровавыми отпечатками его пальцев.
- Ах, так? - процедил он, кривя лицо в болезненно-злой гримасе, и обшарил взглядом прихожую. Схватил лежащий на подставке для обуви молоток, и с размаху, изо всей силы, саданул по собственному зеркальному лицу. - На, полу...
* * *
Нашли его тело только тогда, когда пополз на лестничную площадку зловонный запах разлагающейся плоти.
Взломали дверь - и тех, кто заглянул в прихожую, чуть не вывернуло наизнанку, и к трупному смраду добавилась вонь опорожненных утроб. Вся прихожая от пола до потолка была заляпана кровью, и повсюду были разбросаны окровавленные, уже ничего не отражающие зеркальные осколки. Трюмо, покрытое кровавыми пятнами, было разбито, а на тумбе валялся красный от крови молоток.
Труп лежал у самого порога, на спине, руки, ноги и голова были на месте, а вот лицо... Создавалось такое впечатление, что молотком били не по зеркалу, а именно по лицу. Били долго, с силой, изломав все кости - и это жуткое месиво даже отдаленно не напоминало человеческий облик.
Возвышалось у стены окровавленное трюмо - и никто из потрясенных, борющихся со рвотой людей не обратил внимание на то, что изуродованный труп совершенно не отражается в нем...